АРБАТ В КУЛЬТУРЕ РОССИЙСКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ

 

Первое упоминание об Арбате встречается в летописи 500 лет назад. В 1993 г. Москва праздновала юбилейную дату. Около двух столетий Арбат воспринимается как местность сосредоточения не только московской, но и российской интеллигенции, как своеобразный символ российской интеллигентности. Это — среда обитания многих известных в истории нашей культуры людей, место действия во многих произведениях художественной литературы и мемуаристики, начиная с А.С.Пушкина и А.И.Герцена, И.С.Тургенева, «Пошехонской старины» М.Е.Салтыкова-Щедрина, ранних сочинений и «Войны и мира» Л.Н.Толстого до издания после революции 1917 г. произведений в России (Андрея Белого, А.Н.Толстого, И.Соболя, С.Д.Кржижановского, И.А.Ильфа и Е.П.Петрова, Н.Н.Зарудина, М.А.Булгакова, Б.Л.Пастернака, В.А.Луговского и др.) и за ее рубежами (И.А.Бунина, Б.К.Зайцева, М.И.Цветаевой, М.А.Осоргина и др.); в стихах, прозе, драматургии советских послевоенных лет (Б.Ш.Окуджавы, Н.И.Глазкова, А.Н.Арбузова, Б.С.Ямпольского, Б.А.Слуцкого, А.Н.Рыбакова, Ю.П.Казакова, Л.А.Обуховой и др.).

Понятие «Арбат» издавна включало в себя не только одну улицу (до конца XVII в. нынешнюю Воздвиженку), но и близлежащие к ней улицы с переулками. Да само это слово, видимо, пришло к нам с Востока и означает, вероятнее всего, «предместье» (предместье крепости — Кремля). С конца XVIII в. Арбат — это и улица длиною около километра между площадями Арбатской и Смоленской, и территория двух московских полицейских частей — Арбатской (от улицы Арбат до улицы Тверской) и Пречистенской (от реки Москвы до улицы Арбат) в межбульварье (в кольце Садовых улиц было три бульвара — Зубовский, Смоленский и Новинский).

Представление об Арбате как о своеобразном социокультурном пространстве с отличным от других регионов Москвы стилем жизни сложилось уже ко второй четверти XIX в. и имело периодически меняющиеся микрогеографические границы. Не все кварталы, формально входившие в Арбатскую часть, воспринимались как относящиеся к Арбату. Так, не вписывался в укоренившийся в сознании образ Арбата район Бронных улиц, с разночинным населением, студенческими землячествами предреволюционных лет, а в советские годы облюбованный как место обитания правительственной элиты. И напротив, арбатской периферией, а по существу, и принадлежностью Арбата признавали некоторые кварталы Тверской части (переулки близ Воздвиженки, Знаменки, Волхонки сначала с обширными дворянскими усадьбами, а затем с многоквартирными домами профессуры), а также близлежащие к западу от Садового кольца улицы — у Зубовского и Смоленского бульваров, включая переулки Плющихи. Это все — ареал некоей социокультурной общности, противопоставлявшийся и купеческому Замоскворечью, и деловому московскому «Сити» у Китайгородской стены, и рабочим окраинам. Даже режимом дня выделялся Арбат. Этот район начинал жить особенно активной общественно-культурной жизнью именно в вечерние часы, когда в остальных частях города уже гасили свет (эта особенность подчеркивается в описаниях московской жизни уже со второй четверти XIX в.).

Подобное восприятие территориального понятия «Арбат» свойственно и А.П.Чехову. (В рассказе 1884 г. «Страшная ночь» он пишет о переулках возле церкви Успения на Могильцах как об «одной из самых глухих местностей Арбата», хотя это удаленная и от улицы Арбат, и от Арбатской части окраина Пречистенской части.) Прожившему 26 лет в доме на углу улицы Арбат и Денежного переулка сыну университетского профессора Андрею Белому в сладостных воспоминаниях («О незабвенные прогулки, / О незабвенные мечты, / Москвы кривые переулки...») места детского знакомства с миром Арбата не ограничиваются территорией части, носящей название Арбатской; это и Пречистенская: «океан» «нашей площади» простирается для него от Пречистенки до Поварской. Б.Л.Пастернак, воспринявший, конечно, и стихи и мемуарную прозу почитаемого им Андрея Белого, писал уже о «мире Пречистенки и Арбата». Там, как сформулировал И.А.Бунин в стихотворении 1906 г. «О Москве»: «...в старых переулках за Арбатом / Совсем особый город...» Топоним «Арбат», обретая социокультурное осмысление, становится понятием не только географии, но и истории и социологии, знаком культуры.

Распространение наименования Арбат на бульшую местность, чем одноименная улица и даже территория полицейской части, происходило еще и потому, что этот короткий и звучный топоним отличается от других и в самой Москве, и в иных городах и поэтому проще запоминается. Помогало даже то, что его происхождение трудно объяснить привычным путем, исходя из наименований храмов и фамилий землевладельцев, направлений дорог в другие земли, природных примет или основных занятий жителей. Помогала уникальная топонимическая устойчивость и в советское время, когда многие улицы межбульварья изменили наименования.

Все это способствовало утверждению понятия об Арбате как отличительной особенности и московской топонимической лексики, и московской жизни, восприятию этих кварталов Москвы как социокультурного (а позднее и историко-культурного) феномена — и уникального, и в то же время типологического. В литературе и музыке, в живописи и киноискусстве Арбат становится как бы типологическим образом Москвы (от знаменитого жанрового пейзажа В.Д.Поленова «Московский дворик», где изображен храм Спаса на Песках, до послевоенного кинофильма «Я шагаю по Москве», основное действие которого происходит в Кривоарбатском переулке, по другую сторону улицы Арбат) и в то же время типологическим отражением событий в России.

С перенесением столицы в Санкт-Петербург Москва стала, по определению Пушкина, «порфироносной вдовой». Служители и обслуживавшие царский двор ремесленники (о занятиях которых напоминают имена переулков Приарбатья — Плотников, Серебряный, Денежный, Хлебный, Столовый, Скатертный, Староконюшенный, Кречетниковский и др.) покидают эту местность, и постепенно здесь (особенно после пожара 1736 г., испепелившего деревянные домики) сосредоточились дворянские усадьбы (прежде их было особенно много лишь в пределах Белого города, к западу от Кремля). После пожара в войну 1812 г. район был застроен достаточно одностильными особняками (так называемый московский ампир). В путеводителях XX в. именно этот район города называли «дворянской Москвой». Арбат казался ее «Сен-Жерменским предместьем» (это сравнение приведено в мемуарах родившегося здесь в 1842 г. князя П.А.Кропоткина — знаменитого ученого и писателя, теоретика анархизма). Именно Арбат — самый знакомый Пушкину район Москвы. Отсюда его увозили в Царскосельский лицей. Впечатления об этой близкой к Кремлю местности Москвы — в первом принесшем поэту славу стихотворении 1814 г. «Воспоминания о Царском Селе». По возвращении из ссылки он поселился у С.А.Соболевского на Собачьей площадке; венчался в храме у Никитских ворот; на Арбате молодожены выбрали себе квартиру (Арбат, д. № 53, ныне здесь Музей-квартира А.С.Пушкина).

Близко, в Серебряном переулке, прошло детство П.Я.Чаадаева, на Молчановке — М.Ю.Лермонтова. Арбат — это адреса и родителей москвичей-декабристов, и их самих по возвращении из Сибири. Арбат — это ареал сосуществования и высокой культуры салонов и кружков (Н.И.Станкевича, А.И.Герцена и Н.П.Огарева, А.С.Хомякова, Аксаковых), и затрапезного крепостнического быта, отраженного в «Пошехонской старине».

Средоточием родовитого дворянства эта местность оставалась вплоть до революции 1917 г. Когда в январе 1919 г. образовалось архивохранилище личных фамильных фондов (Хранчасар), то ему выделили помещение в бывшем особняке графа П.С.Шереметева (сотрудничавшего там), в доме на углу Воздвиженки и Шереметевского переулка, мотивируя тем, что именно «арбатско-пречистенский район богатый частными архивами», а это «при отсутствии транспорта представляло немалое значение».

Арбат — сугубо жилой район обитания относительно обеспеченных людей. Это самая отличительная черта региона, предопределявшая его социокультурный облик. Именно в Арбатской и Пречистенской частях — наименьший в городе процент жителей рабочих профессий. Здесь в основном жили лишь обслуживающие господ ремесленники. На Арбате больше, чем в других частях города, переулков, располагающих к усадебному быту, и небольших церквей, выстроенных и украшенных на пожертвования богатых прихожан. Здесь не было больших магазинов, только лавки, так как господа жили сезонно, уезжая летом в подмосковные и иные имения. Не было ни фабрик, ни заезжих дворов, ни гостиниц, ни значительных государственных учреждений и деловых контор, первоначально даже казенных учебных заведений. Но именно в этих кварталах проживало особенно много частнопрактикующих врачей и рано появились частные лечебницы, благотворительные приюты, частные пансионы и гимназии.

В то же время средоточие московской государственной, политической и культурной жизни, а также торговли было совсем близко от этого района, ограниченного для прогулок бульварами. Неподалеку расположились Кремль с его знаменитыми соборами и храм Христа Спасителя, а также главные правительственные учреждения, а позднее и центры управления в сфере частного предпринимательства. Здесь же находились Дворянское собрание и Английский клуб, главные рестораны и центральные гостиницы, Манеж, театры и Консерватория, университет и здания учебного округа, Первая мужская гимназия, библиотеки, архивы, музеи Политехнический, Исторический и Музей изящных искусств. Близко расположены и больницы; в конце XIX в. у Девичьего поля был построен клинический городок. Сюда же перевели из района Приарбатья Высшие женские курсы. В то же время близко местоположение Охотного ряда, Красной площади и Никольской улицы, модных магазинов Кузнецкого моста (там же появился огромный магазин Мюра и Мерилиза — нынешний ЦУМ), а для каждодневных бытовых нужд — Смоленского сенного рынка.

Начиная со второй четверти и особенно к концу XIX в. в Приарбатье стала селиться российская интеллигенция — профессора университета и Консерватории, преподаватели гимназий, врачи (именно поэтому на Арбате находятся дом, приемные и амбулатории Общества русских врачей), юристы, литераторы (здесь много редакций, частных библиотек), актеры, художники, скульпторы.

Известный юрист и общественный деятель пореформенного времени, близкий знакомый Л.Н.Толстого Н.В.Давыдов в мемуарах (начало XX в.) охарактеризовал район переулков — ту самую «Староконюшенную» (тихую жизнь которой описали Кропоткин, а еще ранее Тургенев и Салтыков-Щедрин) — как «средоточие московской интеллигентской обывательщины». (Понятно, что слово «обыватель» употреблено в его буквальном и тогда общепринятом — хотя ныне и устаревшем — понимании: «постоянный житель какой-то местности».) Именно здесь проходила жизнь «в достатке — средне-высшего круга интеллигенции русской»[1].

Мемуарист Н.В.Давыдов подробно пишет об интеллектуальной атмосфере, царившей в доме юриста М.А.Лопатина (Гагаринский переулок, 14), где сначала собирались люди его поколения (писатели Л.Н.Толстой, А.Ф.Писемский, историк С.М.Соловьев), а затем поколения его сына, профессора философии (философ B.C.Соловьев, историк В.О.Ключевский и др.). Для профессоров, писателей, музыкантов того времени были обязательны так называемые журфиксы — домашние собрания, собеседования-чаепития, а также солидные приемы гостей, как, например, в огромной казенной квартире историка С.М.Соловьева (в Денежном переулке), для бесед о реформах общественной жизни и системы образования (впрочем, как и у более молодых профессоров М.М. Ковалевского, С.А.Муромцева, И.И.Янжула, К.А.Тимирязева, А.И.Чупрова и др.). Это были дни научных докладов (историков — в квартире профессора П.Г.Виноградова), встреч ученых с деятелями искусств (как у профессора физики Н.А.Умова), музыкальных вечеров (как у С.И.Танеева, А.Н.Скрябина, М.А.Олениной-д’Альгейм, С.А.Кусевицкого), домашних спектаклей. Особенно часто, едва ли не ежевечерне, имели место встречи в салонах писательниц и близких к литературе и искусству дам (в богатых особняках М.К.Морозовой или Цетлиных и в более скромных квартирах, как, например, у P.M.Хин-Голдовской). Все это отражено в дневниковых записях, письмах, мемуарах (значительная часть которых написана в эмиграции).

На Арбате возникают первые, впоследствии самые знаменитые, частные гимназии. Первая мужская, Поливановская, на Пречистенке — там учились сыновья графа Л.Н.Толстого и С.Д.Шереметева, актрисы Г.Н.Федотовой, будущие писатели Валерий Брюсов и Андрей Белый (Б.Н.Бугаев), позднее шахматист А.А.Алехин. Именно там был центр подготовки к празднованию открытия памятника Пушкину в 1880 г. В Первой мужской гимназии преподавали профессора университета, так же как и в первой в этой местности казенной мужской классической гимназии на Поварской улице (Пятая гимназия), где преподавал по своим школьным учебникам знаменитый университетский профессор истории П.Г.Виноградов. У Арбатской площади (позднее — в переулке у Остоженки) размещалось здание первой в России женской классической гимназии Фишер. В предреволюционные годы широкую известность обрели частные гимназии: мужские (Флеровская у Никитских ворот, Медведниковская в Староконюшенном) и женские (Алферовская на Арбате, затем переведенная в переулок близ Плющихи, Хвостовская в Кривоарбатском). Там также преподавали профессора университета и в молодые годы знаменитые философы Г.Г.Шпет и А.Ф.Лосев.

В районе Приарбатья формировались общественное сознание и круг представлений о русской культуре и служении ей, характерные для интеллигенции начала XX в. Здесь (чаще всего в квартире М.О.Гершензона в Никольском (Плотниковом) переулке) собирались авторы сборника «Вехи» и идеологи партий либералов. Арбат — это адреса жительства и постоянные места встреч тех мыслителей, с именами которых связано развитие русской религиозно-нравственной философии. Их учения входят ныне в сферу культурологии. В квартире брата часто останавливался B.C.Соловьев, квартира Н.А.Бердяева (во Власьевском переулке) оставалась местом постоянных собраний цвета российской интеллигенции и после 1917 г. Здесь жили меценат А.Л.Шанявский и те, кто осуществлял его идею основания Народного университета. В число арбатских жителей входили певица А.А.Дейша-Сионицкая и композитор и дирижер С.Н.Василенко, организовавшие в начале XX в. музыкальные выставки-концерты русской и зарубежной музыки. Здесь жили литераторы-символисты, даже внешний облик которых воспринимался как особая примета Арбата. Б.К.Зайцев впоследствии вспоминал, как стремительно летящей походкой по нечетной стороне улицы Арбат проносился Андрей Белый, а по другой, прихрамывая, прогуливался Константин Бальмонт. В арбатских кафе собирались футуристы, там познакомились Борис Пастернак и Владимир Маяковский.

Выросшая в квартале близ Тверской улицы Марина Цветаева по рождению принадлежала к «профессорским детям» (определение Андрея Белого в разговоре с ней) и уже тем самым принадлежала к кругу арбатской профессуры и художественно-литературной интеллигенции. Неслучайно она избирает местом жительства после замужества арбатские переулки. Здесь круг ее духовной жизни, знакомств с философами, литераторами, как старших поколений, так и ровесниками, — самых близких дружеских связей. Здесь происходило становление Поэта. Отсюда начинала она путь знакомства с Москвой своих приезжих друзей (как Осипа Мандельштама). На памяти Марины произошло стремительное изменение внешнего облика Арбата (здесь построили высокие многоквартирные доходные дома рядом с новопостроенными особняками промышленников-меценатов и сразу же появились большие магазины). Все это нашло отражение в стихах:

 

Слава прабабушек томных,

Домики старой Москвы,

Из переулочков скромных

Все исчезаете вы.

 

Понятие «мир Арбата» (конечно, прежде всего его переулков) как мира семейного уюта и высокой культуры, устойчивых бытовых и интеллектуальных традиций (восходящих едва ли не к началу XIX в.) закреплялось в сознании литераторов, поселившихся там уже в XX в. В воспоминаниях Б.Зайцева, вынужденного эмигрировать в 1922 г., встает образ прежде всего «дворянско-интеллигентско-литературного» Арбата.

Естественно, что большинство «арбатцев», радостно приветствуя Февральскую революцию, не могло принять лозунги Октябрьской революции. А после событий ноября 1917 г. они особенно остро ощутили изменения и в бытовом обиходе. Эта тема многократно, с большим разнообразием нюансировки, отражена и в современной событиям документации (дневники, письма, художественные произведения), и особенно в произведениях, созданных по прошествии времени.

В Москве, в Приарбатье, встретил Февральскую революцию И.А.Бунин (он воспринял ее как пугающее предзнаменование крушения России), и отсюда же в конце октября 1917 г. начался его путь, закончившийся эмиграцией. Московские впечатления дневниковых записей «Окаянные дни» — это прежде всего арбатские впечатления. В эмиграции он часто обращался мыслью к Арбату, вспоминал символ красоты и связи с арбатской стариной — храм Николы Явленного на фоне предзакатного неба. Об арбатской жизни не раз писал в эмиграции Б.К.Зайцев, с запоминающимися подробностями описывая жизнь интеллигенции в трудные годы Гражданской войны и разрухи (комната его семьи была в доме № 4 по Кривоарбатскому переулку), особенно литераторов и ученых. Он же в замечательном по глубине мысли и художественной талантливости эссе «Улица Св. Николая» охарактеризовал на примере Арбата изменения, происходившие в Москве и по всей России на протяжении первых десятилетий XX в.

Для Марины Цветаевой изменение лика Арбата и арбатцев — изменение лика России. Здесь после событий 1917 г. формировалось ее отношение к резким социальным переменам в личной жизни и в укладе каждодневного бытия. Гражданская смута, противостояние «наших» и «других», идеология «равенства» на «нищем Арбате» нашли отражение в стихотворении памяти А.А.Стаховича. В бывшем особняке Соллогубов познала Марина Ивановна, что такое работа «советской служащей», и там же, во Дворце искусств, выступала с чтением стихов, бросив «монолог дворянина в лицо комиссару». Арбат в те дни для нее — это сохраняющийся, а подчас и обогащающийся круг творческого и дружеского общения с театральной (вахтанговцы) и литературной молодежью и побудитель к творчеству и размышлениям о судьбах России. К арбатским впечатлениям и думам она постоянно возвращается затем в стихах и в мемуарной прозе.

В очерке «Возвращение от всенощной», вошедшем в сборник «Далекое» (1965), Б.К.Зайцев вспоминал, как К.Д.Бальмонт говорил о rue de Passy: «Это парижский Арбат. Правда, похоже...» И действительно, неподалеку находились и русская православная церковь, и места нового обитания литераторов из Москвы и Петербурга: здесь жили Бальмонты, З.Н.Гиппиус с Д.С.Мережковским, И.И.Бунаков-Фондаминский, «премудрый Соломон» «Современных записок». Здесь же «процветало замечательное книжное сокровище» П.Н.Апостола — антикварные издания о России. «На rue de Bologne» прожили «первые две недели эмигрантской жизни в Париже» Зайцевы — «у Михаила Андреевича Осоргина, приятеля молодых лет»[2].

Арбат предреволюционных и революционных лет остался в памяти находившегося в эмиграции А.Н.Толстого. Катю, героиню своей знаменитой трилогии «Хождение по мукам», он поселил в переулке близ Молчановки, где когда-то жил сам. Живший в другом районе Москвы (правда, по существу «арбатском», на Никитской улице) М.А.Осоргин дал название своему роману «Сивцев Вражек» и поместил туда типичный профессорский особняк. И.А.Желвакова в книге «Тогда... в Сивцевом» приводит слова из письма живущей во Франции вдовы писателя Т.А.Осоргиной-Бакуниной — известного историка и библиографа: «Почему Осоргиным избран Сивцев Вражек? Да просто потому, что это наименование очень удобно для названия книги и находится в самом центре старой интеллигентской Москвы»[3].

За рубежом напечатано немало воспоминаний об «арбатской» жизни «старой интеллигентской Москвы». Наблюдения эти пока еще должным образом не обобщены. Они относятся и к дореволюционным годам, в частности к тому, что связано с университетом и Высшими женскими курсами, изданиями и собраниями ученых, литераторов (особенно круга символистов), философов, музыкантов, и к годам революции (что воплощено и в художественной форме — и в издававшемся, и в написанном для себя, как, например, в стихах жены философа Н.А.Бердяева).

Особое место следует отвести мемуарной литературе. Для многих эмигрантов образ Арбата оставался воплощением покинутой ими Москвы и России, а воспоминания о дореволюционном бытии, общественной и культурной работе (в Помголе — Комитете помощи голодающим, объединениях писателей, ученых), о тяготах первых послереволюционных лет сопутствовали до конца дней. В мемуарах же (С.Е.Трубецкого и других) мы находим сведения и о попытках сопротивления советской власти.

Арбатская интеллигенция казалась идеологам советской власти особенно небезопасной. Не случайно, что в числе высланных москвичей в 1922 г. на «философском пароходе» было много «арбатцев». Это особенно заметно и по воспоминаниям возвратившейся в СССР дочери профессора А.И.Угримова, дом которого в Сивцевом Вражке (№ 38) признают прообразом особняка Громеко («Доктор Живаго»). (Б.Л.Пастернак и его родители действительно бывали там на концертах «брамсферайн».)

Любопытно отметить, что традиция собственно «арбатской» темы в воспоминаниях, написанных за рубежом, восходит к самым известным мемуарам: и в «Былом и думах» А.И.Герцена, и в воспоминаниях П.А.Кропоткина описывается арбатская жизнь в их юные годы.

Интересно, что впечатления арбатского уклада жизни — в основе и конструкции сравнительного рассмотрения Москвы и Петербурга, сравнении москвича и петербуржца (традиции, восходящей к Пушкину, Белинскому и Герцену). Показательна в этом плане характеристика в статье-воспоминаниях П.Н.Милюкова, в московский период жизни обитателя Приарбатья, скончавшихся один за другим в начале 1933 г. историков С.Ф.Платонова и А.А.Кизеветтера: «Давно вошло в обычай противополагать Петербург и Москву. Петербург — город чиновной бюрократии. В Москве на первом плане общественность — люди вольных профессий. Петербург официален и затянут в мундир. У москвичей — душа нараспашку. Петербург дисциплинирован. Москва вольнолюбива. Петербуржец — формалист. Москвич всегда склонен доискиваться причины причин и “смотреть в корень”. В Москве хоть отбавляй оригинальности: она выдумывает не боясь грешить отсебятиной. Петербург осторожен насчет выдумки, зато раз придуманное он мастер приводить в порядок. Все эти характеристики, конечно, относятся к дореволюционному прошлому, но в этом прошлом и складывались особенности наших двух корифеев исторической науки. Достаточно взглянуть на их портреты, чтобы сразу заметить петербургский и московский отпечаток»[4].

В послевоенные годы в советской литературе утверждается образ «арбатства». При подчеркивании многообразия лика Арбата использовался прием совмещения, как это и бывает в жизни, светлого и темного (особенно в произведениях Б.С.Ямпольского и А.Н.Рыбакова, в прозе Б.Ш.Окуджавы). Прежде всего в душе закреплялось то, что символизировало доброе начало — образ Арбата в стихах Булата Окуджавы, которого называют «бардом Арбата». Арбат, сохранивший свое историческое имя, стал символом сохранения и преемственности культурных традиций, «нравственной оседлости» (если применить к данной ситуации выражение Д.С.Лихачева) московской интеллигенции, памяти о достойном уважения и милом сердцу прошлом.

Когда литература российской эмиграции дошла наконец до читателя в России, впечатления, в ней отраженные, наложились на восприятие Арбата в произведениях советских авторов последних лет. В формировании сегодняшних представлений о феномене Арбата — феномене истории и культуры — о его прошлом, об уцелевших здесь традициях российской интеллигентности особенно заметно воздействие литературы российского зарубежья[5].

---

• Из книги: Шмидт С.О. История Москвы и проблемы москвоведения [Текст]: в 2 кн. — Кн. 1